Ирина Михайловская, главный редактор проекта Romb TV (короткие видеоролики в социальных сетях) – о том, почему важно жить своей жизнью, а не жизнью детей.
— Ой, а покажи мне этого NN? Он в фейсбуке есть?— Да, у меня в друзьях есть, посмотри.— О, какой симпатичный, высокий!
— Да они тут все высокие.
Это вполне типичный отрывок из наших с дочкой ежедневных диалогов. Хотела написать «по скайпу» – но слово «скайп» стало почти нарицательным, как лет тридцать назад «ксерокс». Именно «скайпом» мы не пользуемся, благо сейчас такое количество всяческих средств связи, что остается только выбирать (и не запутаться). Аня живет и учится в Голландии, в старинном университете города Гронинген уже два года. Это наш совместный и ее собственный выбор одновременно.
Вернее, так: о том, что хорошо бы ребенку поучиться за границей, я думала с тех пор, как дочке исполнилось лет 12. Разные знакомые отправляли своих детей в международные школы Европы, Англии лет с 14-16. Я в то время еще не рассматривала такой вариант вплотную, но иногда рассуждала о нем вслух, обсуждала – если возникал повод. И навсегда запомнила один разговор в июне 2009 года. Я тогда прилетела в Рим на свадьбу к давней приятельнице Алле – она выросла в Лос-Анджелесе (куда они с родителями эмигрировали в ее детстве из Кишинева), но последние годы жила в Риме и вот выходила замуж за итальянца. Я провела у нее в гостях несколько дней и в одной из бесед упомянула, что, может быть, хорошо бы отправить Аню через год-другой учиться за границу. «Да ты с ума сошла! – накинулась на меня яркая и бойкая Алла, – 13-16 лет – самый болезненный, сложный возраст! Девочке нужна мама, обязательно – мама!» Она считала, что, если именно в этом возрасте мы с дочкой отдалимся, катастрофы, конечно, не произойдет, но мы можем утратить безвозвратно что-то очень дорогое.
Много раз в последующие годы я вспоминала эти слова и очень благодарна за них моей эмоциональной подруге. Эти годы, с Аниных 13 до 18, были просто бесценны в плане развития и углубления наших с дочкой отношений и взаимопонимания.
Вернее, все началось раньше, конечно. Не знаю, что считать «переходным возрастом», у меня такое ощущение, что у Ани он продолжался где-то с 11 до 13 лет: именно эти годы были колючими, раздражительными, замкнутыми, с постоянной проверкой границ дозволенного в целом и моей толерантности в частности. Я в этот период буквально ходила на цыпочках, не знала «на какой козе подъехать» к строптивому подростку (Аня тогда запретила употреблять в отношении нее слова «ребенок», «дети» и т. п.), сдувала с нее пылинки и ни за что никогда не ругала. Напился ребенок алкоголя в порядке эксперимента или от несчастной любви — ну что, ругать его, что ли? Чтобы в следующий раз он выпил в знак протеста? Да нет, просто отпоить горячим чаем, уложить спать, погладить по головке. С учебой тоже все просто: я не собираюсь стоять над душой, тем более с розгами. Не хочешь заниматься – не занимайся, хочешь получать тройки – получай. Просто спроси себя, тебе самой-то это нравится? Да, к слову, уроки я не проверяла вообще никогда, в младшей школе тоже. Если Аня просила о помощи – помогала. А если нет – это было полностью ее дело. Я только говорила иногда, что мне обидно, что она не хочет проявить в школе свои выдающиеся интеллектуальные данные, начитанность и высокую эрудицию. Но как только она сама захочет и буквально шевельнет пальцем – без проблем будет учиться на одни пятерки.
Вы не поверите, но совсем скоро именно так и произошло.
Мне же было гораздо интересней обсуждать с Аней не уроки и оценки, а мальчиков, книжки и кино. В литературе я ничего не рекомендовала ей напрямую, но заинтересовывала всякими разными способами, например, пересказывая сюжет и соотнося его с реальностью. Того же «Онегина» или Сирано. Или еще что-то. Главное, говорить об интересном. То есть о любви.
Я даже публиковала в фейсбуке дочкину сакраментальную фразу о Ромео и Джульетте: «И все-таки я придерживаюсь мнения, что они поторопились». Мы с ней, естественно, обсуждали и этих героев, и всяких прочих и продолжаем до сих пор, потому что нам обеим это страшно интересно – говорить о тонкостях человеческих взаимоотношений.
В таких разговорах в нас укреплялось доверие друг к другу. Осознание, что мы друг друга всегда поймем и никогда не осудим. И чувства, которые возникали у Ани в реальной жизни, она не стеснялась обсуждать со мной. Нет, я вовсе не говорю, что она мне ВСЕ рассказывала – как я могу это знать? Да оно мне и не надо – все. Каждый человек ведь отдельный, сам по себе.
Чтобы не сложилось впечатления, что все у нас было воздушно-зефирно или что я вседозволяющая безропотная мать, я должна сказать о границах и запретах, которые тогда у нас установились. Их немного, но они твердые. Нужно быть на связи, отвечать на телефонные звонки и смс (если не «немедленно», то скоро). Недопустимы определенный тон и определенные слова. Не в смысле перечень слов, а, как бы это объяснить, некий уровень разговора. Ниже которого опускаться нельзя, во всяком случае, с близкими. Тут не нужно никаких аргументов, это очень индивидуальная граница. Речь идет необязательно о матерных или страшно грубых словах. Совершенно достаточно того, что мне – лично мне – так не нравится. И если ты меня любишь и уважаешь, то не будешь разговаривать со мной в таком тоне и такими словами (даже если тебе они совсем не кажутся обидными) – просто потому, что я тебя об этом прошу. И точно так же я буду вести себя в отношении тебя.
То есть базовый закон один: мы друг друга уважаем и бережем. Хороший прием – обрисовывать ситуацию зеркально, чтобы собеседник (тем более – ребенок) понял ваши чувства, вашу боль и ранимость, осознал, что вы точно такой же человек, как и он, а не «фикция».
Это очень сложно понять, будучи ребенком, по себе знаю. Всегда ведь кажется, что родители существуют только в отношениях с нами, а не сами по себе. Но моя дочь поняла это очень быстро. Она вообще на редкость тонкий и мудрый человек, такой родилась, это не моя заслуга.
И вот уже в одиннадцатом классе мы всерьез обсуждали тему продолжения учебы за границей. Просто потому что мир — большой, и, если есть какая-то возможность расширить границы и горизонты, надо это делать. Я лично совсем не считаю, что человек должен жить там, где родился. Человек должен жить там, где ему хорошо. Чтобы понять, где тебе хорошо, можно пробовать разное. Почему переезд из любого города в столицу — это в порядке вещей, а переезд за границу в нашей стране считается «морально-этической дилеммой»? Все эти слова типа «мы там никому не нужны», «ну и валите!», «предательство родины» – это какой-то анахронизм, провинциальное сознание. И хорошо бы дать ребенку шанс попробовать разорвать эту цепь и почувствовать себя человеком мира. Ну, для начала – Европы. Все-таки она поближе. То есть про Америку тоже были мысли, и Аня сдавала Toefl и SAT (необходимые для обучения в США), но мы никак не могли определиться – Штаты или Европа, кроме того – были некоторые личные обстоятельства (бойфренд, школьная любовь).
В общем, в год окончания одиннадцатого класса мы не успели подать документы за границу, и, когда подошло время школьных ЕГЭ, решили: раз уж все равно будут эти результаты, и, скорее всего, неплохие, почему бы не подать их, чтобы время зря не пропадало, на филологические факультеты нескольких московских ВУЗов. Так и сделали: выбрали МГУ, РГГУ и Высшую школу экономики, и Аня прошла на классическое отделение филфака МГУ. На бюджет. Не в порядке хвастовства, но просто для информации добавлю – никаких репетиторов. Я сама выпускница филфака, вот и думала: пусть поучится год, а потом и переведется куда-нибудь в Европу. Но Ане учиться там не понравилось: два месяца она промучалась, отказалась даже дотянуть до сессии (хотя я уговаривала, естественно) и стала срочно выбирать европейский университет.
Мы начали поиск вместе: есть несколько сайтов с подробными рейтингами европейских университетов и описаниями программ. Нужны были, конечно, факультеты, где будет обучение на английском. Голландские университеты в общеевропейском рейтинге котируются очень высоко – так что остановились на Голландии. А непосредственный выбор трех вузов, куда отправить документы, Аня делала сама. Также сама все эти документы, эссе, письма, рекомендации собирала и готовила.
И уже в апреле или марте Ане пришел ответ сперва из Гронингена (куда она хотела больше всего), а потом еще из Лейдена и из Роттердама – что ее везде приняли. И, конечно, мы все, родные, чувствовали радость и гордость за нее.
На конец августа был назначен отъезд, уже определились с квартирой, и я решила поехать вместе с ребенком (теперь ее снова можно было так называть) на пару дней – просто помочь освоиться. Гронинген – очень симпатичный университетский город: молодежь, парки, каналы, велосипеды.
Комнатка оказалась крохотная (я-то сама остановилась в отеле), но мы съездили в местную Икею, накупили каких-то мелочей (плед, чайник и т. п.) – и сразу все стало немного уютней.
Поздно вечером мы расставались в автобусе – я выходила на остановке у отеля, мне наутро надо было улетать, а дочка ехала дальше еще несколько остановок – в свое новое жилище. Даже сейчас слезы выступают, когда вспоминаю этот пронзительный момент: очень четкое осознание рубежа – теперь мы живем отдельно. Закончился безвозвратно какой-то этап жизни. Наступает новый.
Но не ошибусь, если скажу: главным чувством было все же не переживание за себя (что мы теперь далеко, что я буду скучать), а беспокойство за нее – как ей будет в этой новой жизни? И, конечно же, то, что дома меня ждал малыш, почти уже четырехлетний Пашка, смягчало для меня боль расставания с детством – уже не собственным – а своего выросшего ребенка.
Через несколько дней к Ане приехал туда ее мальчик, бойфренд (перевелся в своем институте на заочный). Несколько месяцев они там были вместе, потом он уехал, и к лету они вовсе расстались. Это уже другая история, но лично я очень благодарна Аниному другу за то, что он был рядом с ней в первые месяцы на новом месте. Мне, родителю, было намного легче понимать, что мой ребенок там не один, что рядом с ним есть родная душа.
Мы, естественно, каждый день разговаривали и переписывались, и на первых же каникулах, зимой, Аня меня очень обрадовала. Я услышала от нее и увидела своими глазами: ей хорошо, ей интересно, ей нравится учиться и нравится там жить. То есть она и домой прилетела с радостью и после каникул возвращалась в Гронинген с радостью и любопытством. Лучшего подарка мне к Новому году нельзя было придумать!
Прошло почти два года. Учеба там ее очень увлекла: она пишет какие-то работы, участвует в каких-то дебатах, появились новые компании, друзья, подруги — голландцы, итальянцы, англичане, немцы, канадцы.
Наша близость остается прежней. Мы каждый день на связи. Иногда говорим долго, иногда – чуть-чуть, но это неважно. Главное, я знаю, что Аня – тот человек, которому будет интересно все, чем я захочу поделиться. И наоборот – мне интересно все, что захочет обсудить она. Это могут быть как личные, так и совершенно отвлеченные вещи, мы пересылаем друг другу ссылки на видеоролики, статьи, стихи, скриншоты разговоров с другими людьми.
Мы не просто родственники, но совершенно родные души. Я благодарна за это судьбе, провидению – не знаю, кому.
Для меня такое развитие событий – самое естественное, что может быть. Но я знаю, что бывает совершенно по-другому. Когда родители – из любви, конечно, буквально не дают детям шагу ступить. Когда дети становятся заложниками этой любви, сперва они боятся расстроить родителей, потом боятся их гнева, боятся за их здоровье, чувствуют себя пожизненно виноватыми и обязанными. Знаю девочку, которая решила бросить МГИМО, где она через силу проучилась два года и где ей совершенно было не интересно. Она захотела учиться культурологии или чему-то такому, выбрала новый ВУЗ. Родители ее объявили сумасшедшей и буквально прокляли: оскорблений было столько, что девочка обсуждала в чатах с друзьями возможности самоубийства. И ушла из дома, конечно. Родители же были убеждены, разумеется, что они желают ей добра и что никто ее так, как они, любить не будет.
На самом деле таких примеров – только копни, каждый пятый фейсбучный пост. Бедные все. Бедные дети – битые и забитые, отражение родительских комплексов, объекты гиперопеки. Бедные родители – видящие детей не близкими, любимыми людьми, а своим «достижением», результатом какого-то соревнования с другими…
Ведь все, что мы хотим, – это видеть своих детей счастливыми, правда? Мы не можем судорожно цепляться друг за друга. Нам должно быть хорошо – вместе, но не должно быть плохо – по отдельности. Даже не знаю, что еще сказать, – получается какая-то проповедь. Но мне ясно одно: родители должны жить своей жизнью (а не жизнью детей) и радоваться ей. Тогда и у детей это получится.
Текст: Ирина Михайловская