Маруся крепко обнимает меня за шею и шепотом говорит: «Мама, моя милейшая мама. Люблю тебя на свете в мире сильно-сильно, больше всего». Я даже не пытаюсь ее переучивать, чтобы говорить правильно. Эти слова — зеркало моих мыслей. «На свете», «в мире», «во вселенной». Любое всеобъемлющее пространственное существительное подойдет для описания моих материнских чувств.
Этими признаниями заканчивается каждый наш день. Они часть привычного ритуала перед сном. Как и обсуждение того, что случилось с нами за день. Марусе всегда не терпится перейти к этой части. Каждый раз с волнением говорит: «Мама, давай скорее спрашивай: "Маруся, что тебе сегодня понравилось?”». Перед сном мы обязательно обмениваемся ответами на этот вопрос.
Когда Маруся была чуть помладше, она, несмотря ни на какие выдающиеся события прошедшего дня, отвечала одно и то же: «Мне понравилось, как ты сегодня меня обнимала».
И лишь потом рассказывала о том, что интересного узнала или что веселого сделала. Эгоистичной матери внутри меня не хватает этой не изменяющейся изо дня в день констатации. Но почти все остальные признания начинаются с «Как мы с тобой…», поэтому я утешаюсь и с интересом слушаю, как здорово было сходить в гости, покататься на санках, поиграть в новую игру.
Не так давно мы начали говорить и том, что нам сегодня не понравилось. Ответы на этот вопрос нередко удивляют меня своей глубиной и отсутствием желания мириться с действительностью. Марусины слова заставляют насторожиться от осознания собственной сердечной негибкости. У нас, взрослых, визуальный ряд из множества несправедливых жизненных обстоятельств размыт. Ощущения жалости, беспомощности смешиваются в дымчатое облако циничного принятия реальности. Мы смотрим через него на действительность и в большинстве случаев безмолвно соглашаемся с фактом предопределенности жизненных сценариев. На каждое принявшее реалии взрослое сердце приходится десять неравнодушных детских.
Взрослым проще жить, абстрагируясь от многих происходящих рядом событий. Дети же не хотят их принимать. С годами часть из них неизбежно смирится с подобным устройством. Другие же будут сопротивляться: помогать, дарить внимание, поддерживать тех, кто в этом нуждается. И, будет ли ребенок разделять взгляды неравнодушной части общества, зависит только от его близких.
По пути из сада домой возле «МакДональдса» (да, иногда мы заезжаем туда, я разрешаю Марусе съесть картошку фри или пирожок) очень часто стоит пенсионерка или нищий и просит милостыню. Если есть наличные, я всегда что-то жертвую. Когда дочка впервые стала свидетелем подобной ситуации, она долго не могла понять, как такое может быть, что человеку нечего есть или некуда идти. На каждое из моих предположений (возможно, у бабушки нет родственников или у нее нет денег на еду и т. д.) Маруся отвечала: «Почему?» Если бы мое воображение позволяло, мы могли бы искать ответы до бесконечности. Несколько дней подряд малышка вспоминала об этой ситуации. А я не уставала удивляться ее неравнодушию.
Спустя какое-то время мы были в церкви. Когда выходили из храма, у ступеней, как всегда, собралось много просящих. Мы куда-то опаздывали, и я дала деньги нескольким нуждающимся, а двух человек, которые почти всегда просят милостыню на этом месте, проигнорировала. Маруся хотела что-то сказать, но, так как на улице было очень холодно, я попросила ее не говорить, пока мы не сядем в машину.
Когда мы оказались в тепле, дочка выпалила: «Мама, почему ты не помогла всем, кто просил денежку?» Я не знала, что сказать. Мне стало стыдно, потому что мое поведение шло вразрез с тем образцом, который я предлагала своей дочери.
Выдумывать причины, ни одна из которых не смогла бы меня оправдать, я не стала. Врать дочке для меня табу. Я призналась в своей неправоте, и мы вернулись, чтобы пожертвовать деньги тем, кого я обделила до этого. Мне было стыдно. Стыдно за непреднамеренный обман ожиданий дочери в первую очередь. Оказалось, что для Маруси была крайне важна моя приверженность транслируемым ей ценностям. Единственно правильным выходом было показать ей, что ошибиться может каждый, главное — найти в себе желание исправить ситуацию.
Благодаря случившемуся я еще раз убедилась в том, что дети — уменьшенное отражение наших поступков, манер, ценностей. Поэтому в попытках воспитать их так, чтобы можно было сказать: «Они лучше нас», — стоит прежде всего воспитывать самих себя. Не разово, а системно.
В тот день, укладывая малышку спать, я, как обычно, задала ей наши вопросы, ожидая услышать, что ей не понравилась моя забывчивость. Но я ошиблась. Маруся сказала: «Мне понравилось, как мы вернулись к бедным, хоть сначала и не помогли им». Детская добросердечность не знает границ, не порождает упреки. В маленьком сердце живет только любовь, которая воспитывает нас, взрослых. И постоянно напоминает о том, какими мы были и что растеряли. Любовь ребенка дарит шанс стать лучше. Взрослому же остается лишь стремиться к этому совершенствованию.