В 2020 году актриса Юлия Хлынина приняла участие в пяти кинопроектах. Среди них – сериалы «Колл-центр», «Метод 2» и фильм «Лед 2». Также она играет в театре Моссовета (семь спектаклей в текущем репертуаре) и в театре на Малой Бронной. Пока мир все еще пытается найти точку опоры, Юля работает, только и успевая анонсировать новости на своей странице в Instagram. Там всегда больше о профессиональном и редко о личном. Поэтому мы считаем большой удачей поговорить на новые темы: о дислексии, которая сопровождала актрису долгое время с детства, о критике и любви к себе и о проектах-маяках на актерском пути.

В одном из интервью вы говорили о том, как сложно находить позитив во всём каждый день. За последний год у всех нас было много поводов попрактиковаться в этом. Расскажите, как вы?

Из-за монотонности жизни весь этот год настроение постоянно менялось. Несколько дней грусти-тоски, за ними приходят радостные-тёплые ощущения вдохновения и вообще позитивные эмоции, что всё будет хорошо. В этом году я впервые в себе поймала волевое ощущение: за темной полосой, правда, придёт светлая. Прежде я не была так в этом уверена. Если до прошлой весны что-то плохое случалось, мне, как человеку эмоциональному, открытой и темпераментной натуре, казалось — всё, это конец, я этого не переживу. А сейчас есть ощущение, может быть, просто повзрослела: «Так-так-так, мы сейчас немножко перетерпим, и всё будет хорошо». Конечно, стараюсь себя поддержать. Мне в тяжелые и депрессивные моменты помогают банальные вещи — вкусная еда, хороший фильм, какая-нибудь «вкусная» ароматическая свеча, которых у меня много.

Я люблю, когда запах делает вечер или день особенным. То есть эмоция подстраивается под запах. Например, для разных спектаклей я использую разные духи, потому что эмоциональная память включается по этому аромату. Вот спектакль «Машенька», например. Там у самого Набокова есть комментарий — когда главный герой заходит в комнату к моему персонажу Кларе, он видит на стене особенную картину, там очень всё чисто и стоит запах хороших духов. И в эту роль я погружаюсь вместе с классическим терпким ароматом, потому что персонаж возрастной, женственный. Для спектакля «Великолепный рогоносец» я использую один из ароматов марки Juliette Has A Gun, он такой островатый, более дерзкий и сладкий. Там как раз история любви между моим персонажем и персонажем Паши Деревянко. Моя героиня должна быть привлекательной и при этом сильной личностью, страдающей за любовь.

Какая из ролей на данный момент для вас самая-самая? Есть ли такая, которая определила карьеру?

Совершенно точно определила мою карьеру роль Сони в фильме Станислава Сергеевича Говорухина «Weekend». Это было моё дебютное полнометражное кино, и да, мой внятный дебют состоялся именно у Станислава Сергеевича. Вместе с этим, конечно, не было какого-то ощущения, что я проснулась знаменитой, нет. Благодаря встрече с большим художником, я впервые осознала свою драматургическую ответственность за то, что я делаю как актриса. Я очень возмужала внутренне и будто сама себе дала разрешение на дальнейшие роли. То есть роль Сони явилась таким спусковым крючком для того, чтобы я ощутила, что имею право дальше заниматься этой профессией. Тогда я была ещё студенткой и только её постигала.

Конечно, в первые годы учёбы в школе-студии МХАТ я очень сомневалась, стоит ли вообще игра свеч. У нас в институте не было ни компьютеров, ни даже парт, мне в тот момент это образование высшим казалось сложно назвать. Когда я после школы пошла в творческий вуз, я думала, что мы, наверное, будем как-то умом тоже постигать эту творческую профессию. Но все мои иллюзии быстро развеялись, и оказалось, что да-да-да, вот — этюд, вот — занимаемся сценическим движением и так далее. Всё очень тонко, иллюзорно, субъективно. Поэтому роль Сони меня так внутренне встроила в то, что я и правда чувствую профессию и стану актрисой, раз в меня поверил такой режиссёр, большая личность, который так внимательно и в любви проходил со мной этот путь первой работы.

Дороги мне многие работы, а вот какие назвать любимыми... Моё сердце как-то открылось работе в спектакле Александра Молочникова «Бульба.Пир», премьера которого прошла не так давно в театре на Малой Бронной. Я не ожидала, что для меня это будет такая пронзительная внутренняя работа. Сюжет очень похож на историю Ромео и Джульетты — двое людей любят друг друга, но система, мир, родители, высшие силы против этого союза. У героини — незаживающая рана. И хоть она и не умирает, но остаётся в таком тревожно-безумном состоянии, в котором она то ли в себе, то ли не в себе. Декламирует, что «любовь победит войну, любовь победит вражду, любовь победит смерть». Это стало негласным девизом нашего спектакля. В театре моей дебютной работой была роль Джульетты. Получается, круг Сансары вернул меня снова в ту же чувственную точку, но в другой драматургии и в других обстоятельствах. Я подумала: в 19 лет я играла Джульетту, и вот почти 10 лет спустя такая похожая история.

Я очень благодарна театру за то, что я могу одну и ту же тему поднять спустя время, оголив актуальные и сокровенные эмоции и переживания в публичном пространстве. И благодаря этому познать себя глубже, в другом возрасте. Вспомнить, какой я была тогда, и ощутить, как к этому отношусь теперь. Важным этапом с точки зрения женской силы персонажа стал для меня фильм «Купи меня». Моя героиня — не «подружка главного героя», которая продвигает историю в романтическом ключе, а целостный самостоятельный образ, личность. Она — женщина в центре, женщина—герой, и это история про женщину-человека с глубокой драмой, а не женщину-партнёра главного героя.

Кино или театр?

Много-много лет у меня было такое упоение работой и собой в работе. Это всё было и так помпезно-эгоистично, и так круто. И мне казалось, что так, наверное, и будет в моей жизни всегда. Я чувствовала, что в этом моя потребность. В последние несколько лет я эту амбициозную в плане работы жажду начала удовлетворять, и всё меньше и меньше мне стало казаться, что я нахожу для себя новые вещи, открываю то, чего раньше не испытывала. Соответственно, если я не нахожу подходящие новые интересные работы для себя, я чувствую, что можно и немножко помолчать, и не выпускать премьеру каждые два месяца, как я делала в начале этого сезона.

Пообещала себе, что теперь я выдохну и помолчу, чтобы самой себе не противоречить.

Мне не хочется участвовать абы в чём. Мне хочется, чтобы работа открывала мне самой себя по-новому и чтобы я открывала благодаря этой работе что-то новое своим близким или зрителям. 

Не хочется повторяться, не хочется просто зарабатывать, потому что профессия творческая, она не подразумевает только заработок, она подразумевает живой момент, познание здесь и сейчас. Чувственно ли, интеллектуально — не важно. 

Должно быть ощущение заинтересованности и присутствия в работе. Если я этого не ощущаю, у меня есть сейчас возможность замолчать и не работать какое-то время. Поэтому, отвечая на вопрос «Кино или театр?», скажу, что пока не уверена, что и то и то. Потому что мне, как творческой единице, нужно немного помолчать.

С развитием актерской карьеры поменялось ли у вас отношение к собственной внешности? В одной из заметок в Instagram вы пишете, что никогда не придавали своей внешности большое значение, а теперь встречаются такие комментарии: «Ну, красивая, и ничего больше». Что вы об этом думаете и как в целом относитесь к критике? 

Конечно, моё отношение к своей внешности со временем менялось. Возможно, это моя личная работа с самой собой, с психоаналитиком, с ощущением себя в социуме, а может быть, это какие-то изменения, произошедшие в обществе. В последние годы бодипозитивные темы всё больше и больше начали проникать в наши жизни, в творческое сообщество, в частности. Стало совсем не круто шеймить за то, что у тебя ноги неровные, что ты носишь большой размер одежды или что у тебя какой-то курносый нос, например. И всё это действительно стало такой важной обсуждаемой темой — люди больше стали беречь свои границы. Только неумные люди могут останавливаться на этих вопросах, циклиться, обижаться, расстраиваться и агрессировать по поводу аспектов внешности.

А в подростковом возрасте я, конечно, пережила тяжелый период и, наверное, все связанные с внешностью комплексы, которые только можно пережить. Я стеснялась своих ног, я не могла носить короткую юбку — мне казалось, что я слишком худая, потом, что слишком толстая. Пока все девочки в 13-15 лет ходили на дискотеки в коротких юбках, я ненавидела свои ноги. Помню, как остро это ощущала, как билось моё сердце, когда в лагере мне все говорили: «Да чего ты короткую юбку не надела на дискотеку?». А я говорю: «Да что-то не хочется...» А сама думаю: «Да Боже упаси, у меня такие кривые/худые/толстые ноги!». Помню свой внутренний стыд и этого злого самокритика.

Потом я пришла на курс к Константину Аркадьевичу Райкину в Школу-студию МХАТ, и много лет спустя, когда мы выпускали спектакль на основной сцене театра «Сатирикон», он как-то сказал: «Где мои самые красивые кривенькие ножки?». Это было очень точно, смешно и мило. Потому что это были мои. На этой теме Константин Аркадьевич даже построил сцену «Джульетта перед балом». Комическая и лёгкая сцена игралась перед тысячным залом, где зрители умиляются наивности и неумению Джульетты ходить на каблуках, и с тех пор я выдохнула и навсегда закрыла этот вопрос. Когда я поняла, что всё восприятие зависит только от твоего собственного отношения и ощущения, мне стало сильно легче воспринимать «несовершенства» или свои индивидуальные особенности.

У меня в институте была проблемная кожа, я была в прыщах и мне было уже всё равно, что в какой-то момент моя однокурсница сказала: «Юль, у меня такое чувство, что ты как-то даже с ними увереннее себя чувствуешь. Ты что, от этого кайфуешь?». Смешно, но я задумалась в тот момент, что восприятие себя действительно зависит от внутренней силы, приоритеты в пользу внутреннего, а не внешнего! А оттого на тебя и люди смотрят по-другому. Я до сих пор не понимаю, откуда это чувство уверенности и принятия себя появляется. Долгий путь к себе, но такой необходимый.

Когда я собираюсь на мероприятие светское, я понимаю, что есть женщины красивее меня, есть женщины стройнее меня, спортивнее меня, умнее, талантливее и так во всём. Есть разные вообще женщины. И, конечно же, есть лучше нас. Но такой, какая ты сегодня, завтра, всегда, нет и не будет! И это так круто! И вот с этим я всегда выхожу на дорожку, и это как-то считывается и воспринимается моими коллегами именно в том ключе, который я и закладываю. 

Чья критика для вас важна?

Из-за того, что актёрская профессия подразумевает зрителя и чувственную оценку того, что мы делаем, я привыкла к критике, имею, если можно так сказать, с ней серьезный диалог.

Мы с открытым сердцем работаем, мы оголены. И, конечно, всё, что нам возвращается (а мы не машины и не успеваем мгновенно закрыться), в той или иной степени просачивается внутрь и попадает в самое незащищённое место. Будь то аплодисменты зала, комментарии на твою работу или критические статьи. Но мозг уже научился защищаться, он весь этот негатив делит по категориям и говорит: «Так, кто это? А, не знаю... Мнение и мнение. Погнали дальше!».

Самые гневные хейтеры — это либо люди, выкладывающие в профиле цветочки, свой сад и котиков, либо люди, одинокие и сублимирующие таким образом общение, которого не хватает в жизни. 

Часто хейтерят агрессивно и необоснованно. Есть какая-то недооценённость, недореализованность. И ты такой: «Ой, человеку явно хуже, чем тебе сейчас. Позволь этому случиться и отпусти». И как-то от этого быстренько отряхиваешься и пропускаешь слова мимо ушей.

Когда это, например, кто-то важный из коллег, кто-то связанный с актёрской профессией, будь то режиссёр, продюсер или актёр, конкретно оценивает твою работу, то даже пусть это будет мелочь, она всё равно мне важна, и я перевожу эти замечания и отклики в позитивный момент — формулирую для себя, над чем расти и куда двигаться дальше.

Сейчас научилась себя поддерживать, а раньше я очень нервничала, ранилась, тревожилась... Допустим, спектакль в этот раз получился не блестящим, а средним, потому что это такие вещи, живые, а человек тебя оценивает по тому, что он увидел. И я долго мучилась и думала, как ему это объяснить, что на самом деле я не такая, а вот такая, что сегодня так вышло, а бывает по-другому... Потом поняла, насколько это непродуктивно и сколько сил я на это трачу. Что если я увижу этого человека, я его обязательно приглашу на другой спектакль, а если я его не увижу, то часть его критики я должна понять рационально и применить в следующий раз. И это работает, критика получается конструктивной и помогает строить карьеру и себя дальше.

Вы в кадре часто шутите, иронизируете. Такую Юлию Хлынину мы видим только в кадре, или ирония и юмор остаются, когда выключается камера?

Это прикольный вопрос. Не скажу, что я славлюсь своими скетчами и вошла в актёрскую профессию с юморесками, но так как я ученица Константина Аркадьевича Райкина, который, в свою очередь, — сын Аркадия Исааковича Райкина с его школой классического советского крепкого юмора вместе с перевоплощениями, элементами эстрадного выступления и ситуационными моментами, сделанными и рассказанными в таком высоком жанре, хочется верить, что мне это знание в какой-то степени передалось. Много работы над характерными образами было в институте. Это особенный тип работы, яркий и сочный.

Сама в жизни я люблю жёсткий юмор. Мы с Пашей Табаковым часто снимаемся вместе в разных проектах — это и «Колл-центр», и «Полёт», который недавно вышел на ТНТ-премьер. Ещё несколько работ было до этого, в том числе и «Дуэлянт», и всегда мы много шутим.

Паша шутит чудовищно, но мне почему-то очень смешно. У него совершенно чёрный юмор. Он бывает нелепый или неудачный, но мне смешно. И вот я думаю — ну как это странно! На самом деле, чувство юмора — очень странно уловимая штука, она связана и с химией человека, и с его психофизикой, психосоматикой и, конечно, с его интеллектуальными данными. Когда я вижу весь этот «компот», как всё соединяется в человеке, я, конечно, очень радуюсь.

Хотела бы задать отдельный вопрос о дислексии. Расскажите свою историю

Мне повезло, дислексия у меня в лёгкой форме, и я не представляю, как живут люди с тяжёлой формой, когда ты практически не можешь разгадать этот шифр из букв и символов под названием алфавит, который всем вокруг, кажется, даётся очень легко. Сейчас у меня в основном осталась дисграфия. Читать на людях вслух мне тяжеловато. Если я возьму первый раз в руки текст и начну его читать с листа, то два с половиной человека могут догадаться: «А! Это она сбивается и запинается, потому что у неё дислексия». 50% подумают: «Да она просто нервничает и немножечко заикается или там переговаривает слова», остальные 49% вообще ничего не заметят. Сейчас гораздо легче, чем в детстве.

В какой момент стало понятно, что у вас сложные отношения с буквами? 

В детстве я очень быстро учила стихи. Когда ещё не умела читать, учила стихи с бабушкой. Бабушка мне читала Тургенева, читала стихотворения, а я повторяла за ней. Я в достаточно раннем возрасте поняла, что я способный человек и что с логикой у меня всё в порядке. «Белую берёзу» в возрасте четырёх лет я отлично зачитывала наизусть и понимала, представляла чётко и ясно, о чём я рассказываю. С памятью всё хорошо, с мышлением всё хорошо. Пока мы изучали буковки, всё тоже было хорошо, это была какая-то забавная игра, такой челлендж. Я выводила все эти символы, и это было такое достижение, связанное с творчеством. Казалось, что, когда из-под руки с этой палочкой, карандашом или ручкой, появляется какая-то штука, все тебя за это хвалят, и я себя, в общем, тогда ощущала ещё на коне. Я помню, что я собиралась поступать в первый класс и перед ним был какой-то коллоквиум. Я, конечно, достаточно нервничала, но так как у меня мама — учительница начальных классов, она меня хорошо подготовила. С математикой у меня сразу задалось — наверное, у меня дислексия компенсаторно срабатывает в математическое мышление. Мне гораздо проще сложить, посчитать, в вопросах математики я опережала школьную программу. Я ходила на экономические курсы в МГУ в старших классах и познакомилась там с матрицами. Было захватывающе интересно!

И помню, в первом классе было одно из упражнений — разложить 7 карточек, которые нужно было поделить на 2. Половину разложить учительнице, а половину оставить себе. И вот на меня смотрит чужая тётенька, я раскладываю эти карточки и остаётся та самая 7-я карточка. И я помню, что я кладу её пополам, а она говорит: «Да, но так нельзя!». А я говорю: «Нет-нет, так можно».

У меня достаточно рано появились проблемы с языком. Никто этим в школе не занимается, но, когда мы начали в первом классе что-то писать-выводить, мы переписывали текст, писали какие-то предложения, и в этом предложении было слово «птичка». Это для меня вообще самое чудовищное слово. Я написала его с двумя ошибками, я поменяла местами «п» и «т». И с «ц» и «ч» у меня трудности — автозамена какая-то. Мне надо прямо подумать и понять, что штучка с хвостиком — это цапелька, ну прям очень надо сосредоточиться, чтобы выразить это в правильный символ!

Соответственно, «птичка» я написала «тпицка». Для меня смысл-то остался, птичку я себе представила, а меня никто особо не понял, и почему-то работу мою красным пометили.

А как отреагировала на это ваша учительница? Поняла, в чем ваша проблема?

Учительница увидела, что есть проблемы. И я помню, как в первом классе говорят: «Так, к логопеду идёт Петя Петров». И я стою и посмеиваюсь над ним, ведь он ещё дополнительно остаётся заниматься, он же картавит. «Идёт Саша Иванов» – я думаю, ну Саша Иванов, понятно, шипящие западают. Говорят: «И Юля Хлынина тоже идёт к логопеду». И я думаю: «Чтооо?». Меня прошибает насквозь холодным потом: «Как так-то, к логопеду?». Испытываю страх и стыд. А для меня с ранних лет было принципиально важно быть такой клёвой девчонкой, чтобы я выговаривала все буквы правильно – такой синдром отличницы. Во мне проявлялись лидерские качества, и вдруг я, как лузер, иду со всеми «проблемными» ребятами к логопеду.

У меня стали спрашивать, почему я так написала слово. Я говорю: «Как?» – и не вижу разницы. Ты вообще не понимаешь, что происходит, тебя выспрашивают по какому-то непонятному поводу, что ты что-то сделал неправильно, но при этом смысл слова ты же понимаешь, ты же правильно вроде всё делал, старался… За первые годы начальной школы, конечно, этот комплекс и стресс, связанный с дислексией, вбился уже серьёзно.

Как справлялись в школе с дислексией? 

Началось чтение на скорость, и это был ад и холодный пот. Я не вижу эти проклятые буквы, я не могу дочитать! Я отличница, а читаю на 3! И я не могу понять, как это делают другие: у моей подружки 5, у меня – в лучшем случае 3. Потому что, например, Катя прочитала этот текст за минуту, а я – три предложения за минуту, дай Бог. Я отставала прилично и в какой-то момент поняла, что на Технику Чтения (так называлась моя каторга в кабинете у завуча) просто ходить не надо. Я начинала заболевать – знаете, как это актёрские способности развивает! Изображала, что у меня что-то болит, лишь бы не идти читать на скорость. Но школе было всё равно, там все стараются сдать норматив, все стараются, чтобы не было отстающих. Все стараются, чтобы было много успевающих, столько-то отличников, хорошистов.

И я помню, в пятом классе, когда уже были разные работы, у меня по русскому было 5/2 – пять за содержание и два за орфографию. 5/3 – это был мой уровень, 5/4 – это я уже просто выгрызала, не знаю, какими молитвами. Это всегда был адский стыд, потому что я отличница и у меня 5/2, а я не могу понять, с чего я написала не «солнышко», а другое слово, отдалённо по символам похожее на то, что нужно.

Можете для людей, которые ни разу не сталкивались с дислексией, описать, в чём конкретно состоят сложности? 

У меня «ш» на «щ» меняется, «ц» на «ч». Вот такие близкие по звуку буквы у меня при письме заменяются. Храни Бог человека, который придумал Т9 и автозамену в телефоне. Я набираю две первые буквы и думаю: «Какой ты молодец! Ты знаешь заранее, что я хотела написать, потому что я бы с этим не справилась».

Мне тяжело дочитывать слова. То есть при чтении моя дислексия влияет на внимание и мне сложно дочитывать буквы в словах. От этого иногда скачет, не осознаётся сразу смысл. Приходится перечитывать, сосредотачиваться. Соответственно, читаю я в пять раз медленнее. Все уже эту страницу прочитали, а я всё ползу. И мне рассказывают, что можно читать по диагонали, что есть техника особенная. Я завидую тем людям, у которых эти слова очень быстро переходят в образную систему, потому что мне нужно на какие-то секунды больше посидеть, сосредоточиться, чтобы разгадать эту символическую систему и перевести её в образ. Вот такая какая-то штука есть в голове.

А как складывались отношения с текстами в институте? Вам же надо было читать и запоминать роли…

В институте всё стало гораздо лучше. Там было такое количество заданной литературы, информации, которую надо было прочесть и обработать, что я просто стала заталкивать в себя эти книги и взяла штурмом свою дислексию. 

И все-таки, смогли ли в школе правильно определить вашу проблему?

Со мной никто не занимался. С тех ранних школьных лет я помню жёсткое чувство стыда – «хоть бы, хоть бы не ходить заниматься к логопеду». «Ну это что такое», – думала я. «Я самая отстающая что ли, в чём проблема?». Я думаю, что вся эта история очень связана с понятием нормы, которая жёстко прививается детям. Думаю, будь меньше гонки за «нормой», у нас были бы более широкие взгляды, и мы были бы готовы принимать и работать индивидуально, и сами этого не стеснялись бы, не критиковали. Мои педагоги были родом из СССР, и понятие нормы было догматическим. Не должен ты отличаться, ты должен это как можно быстрее преодолеть, мы должны быть все в хорошем состоянии. Если у тебя что-то нехорошо, это твоя большая проблема. 

Ты должен справиться как можно быстрее, потому что всем за тебя неудобно. Ты тормозишь, ты какой-то чужой. Это очень сильно ощущается в школьной иерархии.

Если хорошие западные веяния настигнут нас и прорастут в обществе, мы перестанем пугаться осуждающих бабушек, завучей, директоров, которые будут нас ругать и прессовать за покрашенные волосы или пирсинг в ухе. Есть куча разных историй и, чем дальше от Москвы, тем всё жёстче происходит. Дисциплина, переходящая в агрессивную, неумную силу подавления. Ради чего? Ради влияния, ощущения власти и контроля?

С любой твоей характеристикой, не подходящей под эту норму, работают очень категорично и пытаются либо это забить и затушить, либо сделать вид, что этого нет, что тоже не идёт на пользу личности, либо стараются клин клином – большой агрессией, стыдом и чем-то таким категоричным это всё выбить.

Поэтому, когда я поняла тогда, что взрослые не за меня в этом вопросе, я спрятала проблему с дислексией.

А когда стало легче?

Я продолжала прятать её до одной практики в театре. Застольный период, чтение пьесы. Садятся все артисты, назначенные на роли, с режиссером и по очереди друг с дружкой читают текст с листа, знакомясь с ним. Мне было за 20, когда я пришла в профессиональный театр им. Моссовета.

Я стала произносить скороговоркой эту сакральную фразу, нервно хихикая и всё время переживая, а не много ли я на себя беру внимания: «Простите, у меня дислексия, я сейчас буду медленно читать, но я потом выучу и освою текст. Всё будет хорошо!». Мне поначалу было очень-очень тяжело это признавать. Иногда я говорила, иногда не говорила, и, в общем, это всегда тревожно происходило.

Но! Когда ты становишься на ноги, уже есть какая-то известность, свой собственный голос крепчает, то, конечно, это произносить становится гораздо легче. С опытом легче принять себя неидеальной. Я просто захожу, сажусь на читку и говорю: «Да, у меня дислексия, вам придётся помучиться, я буду плохо читать. Но вы же знаете, что потом я всё сделаю отлично!». И в этом смысле, конечно, пришлось сначала стать кем-то, чтобы победить свой страх перед публичным откровением о проблеме дислексии. Сначала пришлось заиметь статус, стать специалистом, а потом стала уже менее трусливо признаваться в том, что у меня есть какая-то особенность… Что я могу слегка притормозить наш рабочий процесс, и, может быть, это вызовет у кого-то дискомфорт, но потом это всё будет преодолено, и мы об этом быстро забудем и перейдём к следующим этапам работы. Такое моё сейчас осталось переживание этой дислексии – только эти читки. Наверное, потому что для меня это огромный стресс и огромный тренинг.

Я стараюсь участвовать и в публичных чтениях. На камеру или на живую аудиторию. Чаще это большой объём текста, ты и зал, вас связывает только этот самый вслух прочитанный тобой текст – минимум актерства, максимум единения со словом автора, эмоцией и зрителями. С меня поначалу сходило семь потов, когда мы сидели на изоляции и читали сказки в поддержку врачей, в поддержку благотворительных фондов. Это, конечно, у меня вызывает тревогу, но чем больше я это делаю, тем больше, как мне кажется, это натренировывается. Как и в спорте.

Когда вы поняли, что оно – это оно? От кого впервые услышали слово?

Мне кажется, что это был конец старших классов школы, я начала что-то изучать в интернете и наткнулась на статью в Википедии. Узнала, что такая проблема есть у Джонни Деппа и у Киры Найтли и многих других голливудских суперзвёзд, и я тогда подумала: «Господи, да они тоже не могут читать эти проклятые буквы». Я была очень счастлива, когда обнаружила, что у многих крутых успешных людей тоже есть дислексия.

Тем более важно, что сейчас многие могут уже не искать самостоятельно информацию где-то в сети, а сразу обратиться в Ассоциацию родителей детей с дислексией. Это хорошо для родителей — им помогают понять, почему ребенок плохо читает или пишет, хотя в остальном всё в полном порядке. Можно получить не просто бесплатные, а ещё и индивидуальные онлайн-консультации. И это работает не только в больших городах, а по всей стране. И детям больше не надо что-то скрывать. Можно ничего не стесняться и спокойно думать о будущем.

Финальный вопрос — проект мечты?

У меня с мечтами сейчас сложно. Я заземлилась за счёт 2020 года, и у меня проснулся инстинкт гнездования. С творческих проектов мой взор перешёл на проект под названием «Моя собственная жизнь, полная удовольствий от каждого дня». Из чего же она состоит, помимо работы? Я на пути познания, что же я есть без моей карьеры, без творчества, без театра и без кино. Поэтому проект моей мечты — моя счастливая жизнь.