Как сердца требуют перемен и стоит ли на них решаться

История одной смелой девушки и несколько мыслей о жизненной отваге от Ксении Вагнер.

Во времена моего студенчества, когда я жила с родителями, в нашем доме часто останавливались гости. Принесенные родственным ветром тетушки, друзья родителей из других городов, их повзрослевшие дети, штурмовавшие Москву и прочая и прочая. Тогда, лет 20 назад, это было естественно даже для людей обеспеченных, – остановиться не в гостинице, не в какой-нибудь найденной через интернет элитной комнатушке на Тверской, а у знакомых, в их квартире (пусть даже она в Тьмутаракани), спать на разложенном диване и с утра воровато красться в туалет. Таким ночевкам предшествовали долгие посиделки на кухне, с вином и сигаретами, под рокот телевизора и музыку двора – гавканье собак, чей-то пьяный хохот, взвизги автомобильной сигнализации.

После вина пили чай, а потом опять вино, менялись пепельницы, урчал чайник и хлопала дверь в туалет. Во время таких вот посиделок, с сигаретным пеплом и каплями вина падали, сыпались одно за другим на стол кусочки планов и надежд, признания, мечты, обиды, большая и маленькая ложь. В тех далеких кухонных мирах люди, впрочем, были правдивее, даже если лгали. Тогда не было ни инстаграма, ни фейсбука, этих гениальных способов драпировки действительности, украшательства любой, даже самой серой жизни, волнующей виртуальной игры, в которой все равно никогда не выиграешь. Тогда жили без фильтров и больше были, чем казались. Но простите мне ностальгический минор. История, конечно, не о том. А о девушке по имени Нюра, одной из наших с родителями постоялиц, оставшейся в моей памяти негаснущей искрой. И вот почему.

Нюра приехала к нам из Воронежа выпускницей не помню какого университета, молодой красавицей с волосами-кольцами и губами, похожими на два клубничных леденца – каждое утро она тщательно обозначала рот густым розовым блеском, а глаза – синим карандашом. Помню, первая поездка в московском метро повергла Ее в шок: «Столько не накрашенных женщин! У нас даже мусор не выйдут выбросить без глаз!». Нюра была старше меня лет на 6, она уже закончила университет, а я только-только вдохнула студенческую свежесть, носила чудовищную кофту из розового плюша и сама была точь-в-точь как эта тряпка – нелепая розовая мягкость.

Главной моей мечтой была, естественно, мечта о большой любви, но любви не было даже маленькой, не было даже достойных увлечений, сплошной сорняк, ветродуй и пустошь. Оттого Нюрина история, поведанная во время очередных кухонных посиделок, казалась мне вдвойне невероятной. Какое-то стальное сердце, не иначе, суррогат вместо души. Да она, наверное, все выдумала, сочинила, наврала. Вот если бы меня кто-то так любил... Тогда, в 17 лет, я еще не знала, что когда «так» любят – хорошего не жди. «Так» – это не любовь, а наркотическое опьянение, гормональная буча, дурман. Но все время быть пьяным невозможно, а похмелье в таких случаях мучительно вдвойне.

Не знаю, понимала ли это Нюра в свои 23, но в Воронеже она оставила молодого человека, с которым встречалась пять лет, который обожал ее до нервной температуры, засыпал бриллиантами и розами, но жениться не мог по каким-то там семейным соображениям.

Любила ли его Нюра я так и не поняла, но что отдирала с мясом было ясно. После отношений, в которых тебя боготворят, другие кажутся пародией. Все равно что пить детское шампанское после просекко, пузырьки есть, но опьянения не жди. Поэтому многие и остаются в таких отношениях до страшного конца, до полной деградации. Но Нюра была не из тех, кто плывет по течению. Нюра надела подаренные бриллианты и уехала в Москву. Села в лодку перемен и начала усиленно грести.

Когда мы встретились спустя два года, она все еще была одинока, зато быстро продвигалась по карьерной лестнице. «Ухажеров много, но все не то», – коротко сообщила Нюра. Удивляться было нечему – засыпающие бриллиантами не то чтобы частое явление. А тех, кто готов любить карьеристку, и вовсе ищи-свищи. Если у твоей жены большая зарплата, одно из двух – либо ты уверен в себе как Михаил Лабковский, либо ты еще богаче, чем жена. Так или иначе, ни капли сожаления в Нюриных уже не подведенных синим карандашом глазах не наблюдалось. Воронежский возлюбленный, кажется, женился на найденной родственниками невесте, что лишь подтверждало правильность Нюриных решений. «Представляешь, какой стыд, останься я там».

Еще через два года мы списались в ICQ – Нюра жила в Лондоне, снимала квартиру в центре. Повышение? Ничего себе, вот это темпы! Нет, не повышение, хотя до очередного и почти сопоставимого было три минуты. Но она вдруг поняла, что занимается не тем. Да, растет, развивается, премии, перспективы – а внутреннего удовлетворения нет. Нет ощущения, что каждый рабочий час – счастье. Счастье безусловно. Когда есть счастье, нет «но». А здесь есть. И тогда, с воронежским принцем, было – любил, НО никогда бы не женился. Значило ли это, что не любил? Нет, не значило. Просто любовь была соразмерна смелости, а смелость любви. Все маленькое, скромное, только щедрость большая – купить ведь всегда проще, чем сделать. Короче, Нюра продала воронежские бриллианты, взяла накопленные лет за пять деньги и совершила головокружительный финт номер два – бросила московскую налаженную жизнь, рванув в Лондон на лысую поляну. Капать, удобрять, сажать – все сначала. На мой вопрос про личную жизнь ответила кратко – «Лучше одной, чем с кем попало». Подделки не носим, мелкую монету не берем.

Еще через три года нас снова бросило друг к другу в море соцсетей. География Нюриных передвижений не переставала удивлять. Теперь она жила – внимание – в Норильске. После Москвы и Лондона – очарование. Как? Почему? Кто сослал? Никто, поехала сама за мужем. Познакомились в Лондоне, любовь с первого взгляда, предложение руки и сердца через неделю после поцелуя. Но – Норильск. Там большая и важная работа. Не навсегда, конечно, но на сколько – неизвестно. Ну что ж, Норильск так Норильск, с милым рай и в шалаше. Особенно, когда ждешь милого лет пять, зализывая воронежские раны. Все снова было брошено – и учеба, и работа, прощай, Пикадилли Серкус и Биг Бен. А вдруг не любовь? А если все – морок? Любовь. Ее ни с чем не спутаешь. Это у не любви десяток лиц, а у любви – одно. И оно командировано в Норильск.

Надо сказать, что Нюриного папу этот головокружительный финт номер три чуть не довел до инфаркта. Человек три дня пил водку, не закусывая. Сам он всю жизнь строил карьеру, был в Воронеже большим и важным и, вероятно, надеялся, что дочь повторит его судьбу. Замена Воронежа Москвой, а впоследствии Лондоном (даже с некоторыми оговорками) его вполне устраивала. Но Норильск! Норильск был ударом под дых. «Они знакомы без году неделя! Какой в жопу Норильск!» – восклицал почтенный старец, тряся багровой брылей. Нюра, надо сказать, обошлась без рефлексии. Тихо улыбалась и блистала стальным глазом – «Все будет хорошо».

Самое удивительное – а может закономерное? – что через несколько лет все действительно стало так хорошо, что Нюрин папа снова пил водку три дня, теперь уже от счастья.

Муж получил большое повышение в Москве, была куплена квартира в центре, рождены двое сыновей-Купидонов, Нюра открыла собственный бизнес (выношенный и продуманный до мелочей под небом Норильска) и уже через год начала получать от него прибыль. В этом новом статусе – жены, матери и бизнесменши – она снова оказалась на нашей кухне, где когда-то вещала про воронежского принца со слезой в накрашенном глазу. Я задала ей какой-то банальный вопрос про секрет успеха или что-то вроде того. Но она неожиданно восприняла его серьезно. Задумалась, помешивая чай. А потом выдала: «Вообще-то мне всегда было страшно. Всех пугает неизвестность. Но я всегда считала, что не сделать – еще хуже, чем ошибиться. Бояться перемен – это как сидеть на галерке, где уютно и темно, но ни хрена не видно».

Для таких, как Нюра, жизнь – не пьеса, в которой им кем-то выделена одна, раз и навсегда заученная роль, а роман, который они пишут сами, наполняют своими героями и смыслами. Они живут каждый день, лепят счастье здесь и сейчас. Слушают себя, не перебивая, и верят только этому внутреннему голосу, его тихим чудодейственным вибрациям.

Возможно, если бы вокруг нас было больше Нюр, фей-вдохновительниц с глазами цвета стали, мы бы жили смелее и больше успевали.

Успевали прожить не одну тягучую, как жвачка, жизнь, а много ярких, вкусных и наваристых. Мы бы готовили то, что хотели и если это с наслаждением. Впрочем, никогда не поздно вылить надоевшую похлебку. Или, по крайней мере, добавить в нее перца, чтобы как следует взбодриться. Никогда не поздно пуститься из пресных вод в открытое море. И пусть море часто штормит, пусть ветер иногда прибивает к странным берегам, это – путешествие, бег по волнам, новые горизонты и сотни волнительных минут, в которые понимаешь, что живешь.

А где именно – в Москве, Лондоне или Норильске – уже не важно.

Нюра, кстати, ждет третьего ребенка, строит дом на море и учит французский. La vie est belle, madames et monsieurs!